Полтора года назад Игорь Макаров объявил о завершении карьеры. Мы встретились с именитым спортсменом и поговорили о жизни после спорта, университетских пересдачах, тяжести олимпийской медали, взаимоотношениях с тренером, непослушных учениках и проблемах белорусского дзюдо.
— В последний раз вы выходили на татами полтора года назад. Не соскучились?
– Да нет, хватит уже. Я же поэтому и ушел, что все перегорело внутри.
— Когда у вас появились первые мысли о завершении карьеры?
– Как только начал тренироваться :). Такие мысли периодически возникали, когда было тяжело. Когда шел такой неприятный процесс ломки: физической, моральной, эмоциональной. Постоянно все это лезло наружу. Вообще, я думал, что после Олимпиады в Лондоне уйду. Но был определенный гештальт, который надо было завершить, поэтому еще на год задержался. Попытался уйти красиво. Получилось ли? Ну так, слегка.
— В Лондоне вы стали пятым – достойный результат.
– Достойный результат – это когда у тебя на груди медаль. Не обязательно золотая, а просто медаль. Ведь по борьбе – это только внутри спортсменов и тренеров все остается, только они могут определить, достойное было выступление или нет. А общественности нужно что? Ей нужно клеймо на шее или на груди. А лучше на лбу.
— Тяжело уходили?
– Не знаю даже. Ну, непросто. Во-первых, привык к определенному образу жизни. Во-вторых, адреналин. Он же должен все время быть в крови, потому что ты постоянно находишься в состоянии стресса. И внутренняя ярость, которую нужно выплескивать, она же остается, и когда резко прекращаешь, то все это вместе просится наружу. Это как вулкан. Его тяжело сдерживать. Вот в этом плане трудно. Долго очень перестраивался, чтобы жить обычной жизнью – той, которой я сейчас живу.
— Вы завершили карьеру полтора года назад. Но свою школу открыли только в конце прошлого года. Чем вы занимались все это время?
– Ничем, абсолютно. Дома был, с семьей. Пережевывал в себе все эти внутренние процессы, перенастраивал себя, свой разум на то, чтобы жить немного по-другому.
— Не было мыслей сделать карьеру вне спорта?
– Вообще, я по темпераменту такой человек, что мне надо определенно больше свободы в действиях, я не могу сидеть на работе от звонка до звонка, с 9 до 6. Если жизнь припрет, конечно, то, наверное, так и буду делать, но мне легче жить по свободному графику.
— Вы родились в городе Кимры, в Тверской области. Когда были там в последний раз?
– Три месяца назад. У меня там все родственники живут, кроме брата, который в Москве обитает. Кимры – маленький мещанский городок со старой архитектурой. Волга делит город пополам. Дня три, наверное, там пробыл. И родственников навестил, и по делу заскочил. Все одно к одному. У меня родители там похоронены. Надо же чтить их память, хотя бы изредка приезжать на могилу.
— По образованию вы инженер-гидравлик. Учеба была реальной или «за так»?
– Я заканчивал Политех. Мне сразу сказали, что спортсмен должен учиться на физвоспитании, никак не на машиностроении. Но машиностроение – это была голубая мечта моего отца. Это действительно интересно, не скрою, это очень достойная профессия. И учиться было интересно, мне все время нравились точные науки, поэтому для меня все было просто. Плюс, конечно, немножко хотения, немного трудолюбия–и все хорошо.
— На пересдачи ходили?
– Конечно, ходил. Мне только на третьем курсе сделали свободный график, т.е. я смог безболезненно посещать тренировки. А до этого все было четко: не пришел – отработай. Были, конечно, моменты, когда преподаватели шли навстречу. Поблажки заключались в том, что давали пересдавать.
— После института вы пошли работать на завод. Как удавалось совмещать работу и тренировки?
— Мне тогда не удавалось совмещать, я вообще не тренировался. Но я на заводе недолго проработал. Просто надо было идти в армию, отдавать долг родине, и спортивная карьера возобновилась. Я на тот момент уже был чемпионом Европы, определенные Кубки мира выиграл, немного нашумел в этой сфере, поэтому служить отправили в спортроту. Я так подозреваю, что наши только спали и видели, чтобы вернуть меня в спорт. А армия – это такая зацепка, которой можно притянуть человека обратно. Спорт же у нас в стране только детский, юношеский и, скажем, студенческий, а дальше спорта нет. Потому что людям надо определяться, чем дальше заниматься в жизни. Те, кто не смог впрыгнуть в эшелон, который хорошо оплачивается, тот сразу уходит, иначе это же неинтересно, это же надо терпеть. А армия этот процесс может продлить еще на пару лет.
— И как вам служилось?
– Хорошо, но я там редко бывал. На тот момент все было по освобождению: я проходил службу, но почти все время проводил на сборах. Раньше система была другая: сборы были практически через неделю. По сути, я жил не в части и не дома, а в Стайках или в Раубичах. Вот и вся армия. Потом на контракт перешел. Принцип не изменился. Дослужил до майора. Недавно только уволился. Просто имея погоны, я не могу заниматься какой-то другой деятельностью. Мне нужно было бы ехать в Минск и проходить там службу, у военных же больше нет причин меня отпускать, я ведь уже не спортсмен.
— Помните ночь после победы на Олимпиаде?
– Не знаю, это же копаться надо в памяти.
— Уснули тогда?
– Да конечно уснул! Я в этом плане очень уравновешенный человек. Редко гружусь тем, что есть. Понимание того, что Олимпиада – это свершение, потом приходит. Сначала есть усталость, опустошенность, которая позволяет заснуть, как младенцу. Ну и плюс некая доля алкогольной продукции.
Что такое Олимпиада? Это старт, который проходит раз в четыре года, к которому готовятся конкретно. Помимо физических сил тратишь колоссальное количество эмоциональных. Тут идет уже больше не физическая усталость, а психологическая. Ты выбит, как барабан. После этого ты еще очень долго приходишь в себя. Все люди, которых я знаю–те, кто поднимался на олимпийский пьедестал,–все говорят, что это очень сложно. Я, наверное, год в себя приходил. Находился в прострации, пока не восполнил этот пробел. Кто-то раньше это преодолевает, кто-то позже, но это происходит со всеми. Если сразу после Игр выступать, будет бездушность, ты будешь просто как робот. Дзюдо – это же эмоции. Это игра. Все, в принципе, одинакового уровня, но выигрывает тот, кто лучше подготовлен в психологическом плане. Бывает, что заведомо слабый соперник может выиграть заведомо сильного, просто переиграв его эмоционально. А здесь, спустя много времени, приходит осознание случившегося. Ведь, по сути, это такой же старт как чемпионат Европы, Кубок мира или тот же чемпионат мира, но раз в четыре года. Один раз профукал и четыре года жди. И не факт, что ты до следующей Олимпиады доживешь как спортсмен. Поэтому здесь все готовятся четко, победа точится, как нож, но после Олимпиады лезвие всегда ломается.
— Эта медаль дороже вам, чем все остальные?
– Нет. Олимпиада – это, конечно, праздник. И на него нужно отобраться. Отбор тянет очень много ресурсов. У нас в дзюдо он идет два года, т.е. эти два года ты живешь с мыслью, что хочешь туда попасть. Если ты уже отобрался, а потом расслабился – все, ты можешь не ехать. Нужно эти два года держать себя в постоянном тонусе. Поэтому эта медаль тяжела не из-за восприятия того, что она олимпийская, а по трудности ее зарабатывания. Вот в этом плане она очень тяжелая, она весит гораздо больше, чем кругляк, который тебе повесили на шею. Но сказать, что она дороже остальных, нельзя.
— Самое неожиданное поздравление, которое вы получили после этой победы?
– Детские открытки. Целая кипа открыток от простых людей из разных городов. Там не только детские, хотя некоторые действительно были подписаны неустойчивым корявым почерком. Люди смотрели, у них действительно что-то осталось внутри. Вот это реально пробирает. А все остальное – это банальности.
— Вы плакали, когда вам вручали медаль?
– Нет. Потом плакал немного, но это было точно не от счастья. Это было от немощи. От счастья плачут только слишком эмоциональные люди, а я не из таких. Когда тебе вешают кругляк на шею, там счастья нет, там есть «ничего». Я не могу даже интерпретировать это как счастье или несчастье, это действительно «ничего». Если даже поднять архивы и посмотреть в глаза на том видео, там будет пустота.
— Многие спортсмены, на которых обрушилось некоторое финансовое благополучие, часто говорят о том, что к ним постоянно обращаются с просьбой дать в долг. С вами было такое?
– Конечно. Кому-то одалживал, кому-то нет. Вообще, я общаюсь с очень узким кругом людей, поэтому просьб от абсолютно посторонних людей не было. Зато когда я через четыре года не попал в Пекин, это расставило всех окружающих по местам, все заняли свои ниши. Настолько четко было видно их настоящее отношение. Я очень благодарен обоим случаям за то, что мне помогли разобраться с этим.
— После победы в Афинах вас приглашали сниматься в рекламе?
– Нет. Просто у нас это очень слабо это развито. Но если бы предложили, я бы согласился. Это деньги, это нормальный здоровый доход. Возьмите любого заграничного спортсмена. Они считают доходы не только от спорта, но и от рекламы.
— Бывает, что реклама приносит больше денег, чем спорт.
– Гораздо больше. Вот и все. Просто у нас это не развито.
— Ну почему же? Домрачева, например, страховую компанию рекламирует, Кулебин – воду, Цилинская – стиральный порошок.
– Значит, у них промоутеры хорошие. Я что, буду ходить и предлагать себя, мол, посмотрите, какой я хороший? Я бы тоже прорекламировал стиральный порошок, мне же тоже надо чем-то стирать дома. Так было бы стирального порошка на год :).
— Звание олимпийского чемпиона давило на вас на татами?
– Очень.
— В чем это выражалось?
– В лишней осторожности. До Олимпиады все было бескомпромиссно. Идешь буром и все. А после… Обязательно выиграть надо, ты же олимпийский чемпион.
— И как вы это преодолели?
– Никак. Вот с этим и жил. И это, наверное, меня и сгубило.
— Сколько вы сейчас весите?
– Килограмм 150, наверное. Я когда заканчивал, был под 140. Вес резко скакнул вверх после того, как я перешел в плюсовую категорию, когда уже не смог больше гонять. Сразу стал где-то 125-128 кг.
— Бывало такое, что вы не могли согнать вес?
– Да, два раза. Просто не смог. В первый раз – на командном чемпионате Европы, не помню точно в каком году. Второй раз – в Стайках, когда готовились к какому-то турниру, к Кубку мира, наверное. Просто сломался морально, не смог себя перебороть. Вес встал и все.
— Александр Карелин как-то сказал: «Я, конечно, знаю все приемы, но по-настоящему умею делать только три. И мне хватает». Сколько бросков вы можете выполнить идеально?
– Три, но в обе стороны. Есть же спортсмены, которые борются в правую сторону, есть – которые в левую. Не скажу что я полный амбидекстр по борьбе, но броски делал хорошо в обе стороны. Что за броски? Мельница, зацеп разноименный и боковой переворот. Все мои победы были добыты именно этими тремя бросками. Это нормальная практика в борьбе, когда в арсенале спортсмена один-два приема. Людей, которые могут делать одинаково хорошо практически все броски, можно пересчитать по пальцам одной руки.
— Кто для вас был самым сложным соперником?
– Я сам. А соперники все одинаковые. Надо просто перебороть себя, свой страх перед оппонентом, возможность неудачи и ту обстановку, которая тебя окружает, например, судей, которые к тебе плохо настроены. Это все в совокупности нужно победить. Вот выходит на тебя похоронная бригада, и ты понимаешь, что люди тебе как минимум не помогут. Плюс соперник. Ты его видишь, видишь его глаза и его настрой. Видишь, что он горит. А ты недоспал вдруг, недоел, недогонял или перегонял, или штаны не так надел сегодня – это все тебя гложет. Или пояс развязался в ненужный момент. Вот все эти факторы нужно перебороть, и тогда схватка пойдет совсем по-другому. Тогда можно выиграть у кого угодно.
— Есть рефери, которые судят всегда не в сторону белорусов?
– Да, их много. Вот не нравится ему, скажем, главный тренер, его поведение, и он отмечает про себя, что это белорус. И от него уже негатив ко всем нашим борцам идет. Но в дзюдо очень сложно засудить схватку. Если соперник упал на «иппон», тут уже никак не выкрутишься – придется этот «иппон» дать. Но схватку можно сломать – в ненужный момент кинуть замечание или дать замечание при абсолютно равной борьбе. И это ломает.
— В борцовский кругах хорошо известно, что вы боитесь летать. Откуда у вас такая фобия?
– Откуда берутся все фобии? От невозможности управлять происходящим. Я боюсь летать, потому что не контролирую процесс.
— То есть если вас посадить за штурвал самолета, то все пройдет?
– Конечно.
— Самый долгий перелет в вашей жизни?
– Да их много было. В Японию долго лететь, в Китай далеко, в Индию.
— И как вы это пережили?
– Молча. Не спишь, сидишь и дрожишь :). Один раз, помню, летели из Китая после Олимпиады среди военных. И что-то больно долго этот самолет в зоне турбулентности находился. В конце я поймал себя на том, что уже почти под креслом сижу :). Сильно трясло, крылья, как у птицы, вверх-вниз, вверх-вниз. Вот это было реально страшно.
Если перелет короткий, то больше выматывает дорога до и после самолета и последующее размещение в гостинице. Это очень длительный процесс, когда около 500 человек в одночасье надо раскидать. Бывает, сидишь в гостинице по четыре, по пять, по шесть часов. Ждешь, когда дойдет очередь, чтобы пройти аккредитацию и получить номера в гостинице. А был период между Лондоном и Пекином, когда нас год вообще не встречал никто. Не знаю, с чем это связано было. Просто приезжаешь, а тебя не встречают. Сидишь, как дурак, в этом аэропорту и ждешь, чтобы кто-то пришел. Выкручивались по-разному. Тренеры звонили в Минск, просили, чтобы уже отсюда связались с организаторами, и те нас забрали. Иногда с другой командой приходилось ехать. Всякое бывало.
— Когда у вас появилась идея открыть собственную школу?
– Уже давно. Я боролся в спорте очень и очень долго. Это не пять лет и не десять, а гораздо дольше. И что я умею очень хорошо? Бороться. Плюс за это время немного узнал психологию спортсмена. Логично сейчас передать эти знания другим.
Я бы, может, и пошел тренером работать в государственное учреждение. Но меня не устраивают два аспекта. Первое – деньги, которые сейчас платят тренерам. Второе – плановая система, которая у нас существует, т.е. когда зарплата тренера напрямую зависит от того, как хорошо он подготовит спортсменов. В дзюдо нужно развиваться ступенчато. Не зря во многих странах, где культивируется этот вид спорта, ввели систему из 12 кю – ученических данов. Через них нельзя прыгать. Нельзя человека учить какому-то броску, если он еще не научился ходить. Нельзя учить его перевороту в партере, если он не научился ползать. У меня здесь больше руки развязаны. Если я вижу, что группа усвоила какой-то урок, тогда я могу учить дальше, переходить на следующую ступень. К сожалению, государственная подготовка это исключает. Все происходит скомкано и ужато. Это во-первых. Во-вторых, есть же кроме спортивного дзюдо еще и техническое. Сейчас многие хотят, чтобы их дети занимались именно техническим дзюдо.
— Это по ката?
– В принципе, да, но «ката» – громкое слово для Беларуси. Даже я, имея национальный пятый дан, наверное, на второй дан по ката не сдам. Это же очень сложно, нужна классика. Необходимо классическое дзюдо, которое в Беларуси знают единицы. Потому что тренеры дают только то, что они умеют, что где-то подсмотрели, но порой они сами не знают, как это должно быть по книгам, и поэтому происходят извращения. Я хочу, чтобы дети в моей школе росли ступенчато. Хочу выстроить четкую систему, как, например, во Франции. Там дзюдо занимается огромное количество детей, но из них только процентов 7 борются на соревнованиях. Для всех остальных это просто фитнес под названием «дзюдо». У нас это тоже надо культивировать. Я думаю, что выстрою систему клуба и в последующем стану тренером, т.е. возьму на себя бремя обучения дзюдо, не физкультуре и не общим упражнениям и не подготовке к занятию дзюдо, а именно самому дзюдо. Наберу четкий коллектив, в котором каждый тренер будет работать в своей нише. Я прекрасно знаю, что тренер, если он не самообучаемый, не может взять маленького ребенка и довести его до взрослого возраста. Это нереально. Таких единицы на всю Беларусь.
— Асин же вас с детства тренирует.
– Это вот и есть та единица. Просто Асин постоянно занимается своим образованием.
— После того, как вы открыли собственную школу, стали лучше понимать своего тренера?
– Да нет, так же, как и раньше.
— Не узнаете сейчас его в себе?
– Не надо равнять нас, мы абсолютно разные. У него одно видение борьбы, у меня – другое.
— Как вы могли работать вместе при разном видении борьбы? Как вы его слушали? Ученик же должен доверять своему тренеру.
– Он должен верить ему. У Асина есть огромный плюс: он может как консультант сломать любую схватку в два слова. Т.е. он сидит рядом и консультирует, когда ты борешься и, видя картину борьбы, может найти решение, которое способно переломить схватку. Вот это его огромный плюс. Еще он смотрит, разговаривает, читает о том, что делается для подготовки спортсмена. Не только технические моменты, но и еще психологию, общее физическое развитие.
— Вы же порывались пару раз уйти от него.
– Такое постоянно происходит, это нормальные вещи. Наоборот, настораживает, когда мир да лад. Это как муж с женой. Когда все тихо в семье, значит, что-то не то, а когда есть эмоциональные всплески и взрывы – это люди живут вместе, а не просто сосуществуют. Они живут и что-то созидают. Это нормально. Но, вообще, я тренера не пытался поменять. Был момент, когда мне настолько надоела вся его заумность, что хотелось сказать: «Все, ухожу!» Но это все быстро проходит, только, к сожалению, окружающие этого не забывают.
— Не возникает желание оттягать кого-нибудь из своих учеников за уши?
– Я использую палку, причем активно. Мы же на рефлексах живем, как собачки Павлова. Но это не физическое воздействие, я же не бью, чтобы синяк был. Скорее просто работа на публику. Это даже не унижение, это принижение. Простой пример: все стоят в упоре лежа – это обязательное упражнение, надо развивать терпение и выносливость. Ребенок – хотя по глазам видно, что он не устал – встает на одно колено. Ну, ты даешь ему палкой по ЖНО. У меня сейчас новый термин появился: ЖНО – жизненно необходимый орган. Другие на него смотрят и, чтобы избежать этого общего позора, хочешь-не хочешь, будешь стоять. Или другой пример. Даешь ребенку бросок новый, перед этим проводишь подготовку, чтобы он нормально мог войти, потянуть руками и грамотно развернуть ноги, чтобы элементы подбива все были проработаны. И вот даешь сам бросок. Он делает неправильно один раз, второй, третий. Ставит ноги так, как ему удобно, но не так, как правильно. Но сначала же надо научить человека классике, не извращать бросок, не подстраивать его под конкретного человека. И только потом он для себя выберет прием, который лучше для него подходит, и будет подтачивать его под свои физиологические способности. А чтобы его научить, берется палка и бьется по ноге, потому что только через боль можно научить человека правильной постановке ног или тяге рук. Потому что он будет знать, что если поставил ноги неправильно – это больно. Потянул рукой не так – тоже больно. Объяснять иной раз очень долго, и человек может просто отвернутся – ему станет неинтересно. Точность и качество движений – только через боль и множественность повторений. Потому что если ребенок сразу начнет делать не так, то он этот бросок от себя отметет как ненужный. Он не будет думать над ним: ни мышечно, ни умственно. Интерес пропадет. Сначала надо сделать так, чтобы он сделал именно классику, а вот дальше уже идет искусство тренера, которое заключается в том, чтобы подточить этот бросок конкретно под человека.
— Вас удивляют нынешние результаты выступлений наших дзюдоистов?
– Нет. Чему здесь удивляться? Проблема в том, что в Беларуси нет школы дзюдо как таковой. Есть просто люди, которых гранили тренеры. У меня – это Асин, у Кухаренко и Мамедова – Внучкин, у Шундикова – его отец и Сенкевич, у Свирида и Шарапова – Гуманов. Их гранили, это были самородки. У нас нет стройной налаженной системы, как в той же России, где борцов очень много. Там всех чешут под одну гребенку: кто-то выживет, кто-то нет. Нехорошо, конечно, сравнивать разную возрастную категорию, мол, вот раньше были люди сильнее, больше занимались, хотя так оно и было на самом деле: не было компьютеров, телефонов, все пацаны не сидели дома, а торчали в зале. Из этих людей можно было сделать выборку. У нас сейчас просто нет столько людей, из которых можно гранить эти алмазы, поэтому и системы нет.
— На ваш взгляд, сможет кто-то из нынешнего состава сборной, кроме, пожалуй, Дмитрия Шершаня, выступать на высоком уровне?
– (пауза)
— Нет?
– Это даже не я сказал, это вы сказали. Я обеими руками за нашу команду, но мне кажется, что нужно менять характер подготовки и вообще отношение к подготовке. То, что сейчас творится, – это нехорошо для нашей действительности.
— Как вы относитесь к натурализации спортсменов? Борцов же часто с Кавказа приглашают.
– Сколько было дзюдоистов с Кавказа в Беларуси, которые чего-то добивались? Их нисколько не было. Дзюдо – такой вид, который к Кавказу имеет очень мало отношения. Да, они хорошие борцы, берут нахрапом, у них это в крови – ярость какая-то, природная сила, они там раньше созревают. Но дзюдо – интеллектуальный вид спорта. Я ни в коем случае не умаляю достоинств кавказских людей, среди них есть настоящие гении. Но республика хороша тем, что за нее борются наши люди. Мое мнение: не надо никого сюда везти. Пускай будет провал 10 лет, но давайте лучше поднимем свое.
— Но вы же понимаете, что чиновники, которые сидят наверху и считают медали, не хотят ждать 10 лет. Они хотят результат уже завтра.
– Для этого нужно было работать раньше, а не кричать с трибун, что мы тут все такие хорошие. Ни одного кавказца здесь не удержать. Сколько надо платить человеку, чтобы он здесь остался? Это вся команда сразу уйдет. Привези сюда, скажем, призера России. Он денег получает раз в пять больше, чем у нас среднестатистический хороший борец. Ему надо заплатить деньги хотя бы такие, как в российской сборной, или создать условия, чтобы ему такие деньги платили. Плюс еще он будет кобениться, он же привозной и знает, что в нем здесь заинтересованы. За эти деньги можно пять наших воспитать. Скажем, взять того же Шершаня Димку, вложить в него деньги и закинуть в Россию, пускай он там посидит полгодика на сборах. У него будет качественный скачок вверх. Он не здесь будет барахтаться. Сколько у нас спарринга? 2-3 человека максимум. А там их 20. Он в любом случае там поднимет свой уровень. Пускай даже будет проигрывать сначала. Но настанет момент, когда у него будет очень высокая самооценка и отличное эмоциональное состояние и он обязательно выиграет. Но его надо там готовить. Зачем привозить сюда кого-то, тратить деньги на них? Я бы сейчас, когда осталось полтора года до Олимпиады, закинул его в Европу, чтобы он ездил с турнира на турнир, чтобы он эту мясорубку прошел, когда турниры идут через неделю, чтобы он наелся ими по горло. Там же после турниров идут сборы, чтобы он на этих сборах проборолся. У него сразу вырастет уровень борьбы. Я понимаю, что это дорого. Но уже давно просчитывали, что невыгодно собирать в Стайках этих несчастный 20-30 человек. Это не дает результата. Отправьте их на сборы в Эстонию, пускай это будут только прибалты, но там спарринга все равно больше, чем здесь. Они всегда готовы принять. И им был бы опыт хороший, и нам опыт офигенный.
— Представим ситуацию: вам 25 лет, у вас нет ни золотой олимпийской медали, ни всех тех наград, которые вы завоевывали до нее. И вы понимаете, что не можете побеждать, вам просто это не дано. В таком случае вы бы завершили карьеру?
– Я – да. Я не тот человек, который в проруби болтается и занимается просто ради того, чтобы две копейки заработать. У меня самолюбие огромное. Плюс амбициозность. Я всегда хотел что-то доказать. Нельзя быть аморфным человеком, лояльно ко всему относится и что-то при этом выигрывать. Поэтому нашим пацанам и девочкам я бы хотел посоветовать разобраться внутри, дать себе четкий ответ на вопрос, хотят они выигрывать или нет. А потом дальше уже надо задавать вопрос: «Что я могу сделать для того, чтобы добиться того, что я хочу?» У них проблема в голове. Не в технике, не в тактике, именно в голове. Это во-первых. А во-вторых – когда люди хотят денег, спорта нет.
— Кстати, о деньгах. Владимир Япринцев как-то сказал, что у сборной Беларуси никогда не было проблем с финансированием. Это правда?
– Я к финансовой стороне дзюдо не имею никакого отношения.
— Но случалось же такое, что не было денег выехать на турнир?
– Значит, искали деньги в других местах. Я за свои никогда не ездил. Бывало, город деньги выделял.
— А где в это время была федерация?
– Федерация – это общественное объединение. Она не должна ничего финансировать. К министерству спорта она не имеет никакого отношения. Задача федерации, на мой взгляд, – улучшение общего мнения о стране внутри мирового сообщества дзюдо.
Впрочем, если у министерства не хватает финансов, федерация должна не с безысходностью на это смотреть, а как-то стараться исправить ситуацию – внести свою лепту в улучшение условий для спортсменов. Пускай даже не финансово, а через сборы, турниры. Федерация большая, людей много, связей тоже достаточно. Думаю, если там поднапрягутся, то можно вырвать какие-то блага.
Плюс, мне кажется, федерация не должна зацикливаться на тех, кто есть, – на списочном составе национальной команды. Есть еще вся Беларусь, которая занимается дзюдо. Надо организовать работу на местах, чтобы тренеры, которые там живут, могли набирать детей, что-то создавать. Что такое помещение для дзюдо? По сути, это простой зал, в котором лежит татами. Татами, конечно, стоит денег, но нам особо не нужно каких-то сложных принадлежностей, как в хоккее, например. Надо просто создавать залы и проводить акции, агитировать детей, чтобы они шли в наш вид спорта. Чем больше будет детей, чем качественнее будет работа с ними, тем лучше будет результат на выходе. Надо вот эту работу организовывать. Я не знаю, как это правильно сделать. Пусть наверху решают. На то руководители в федерации и сидят – экономисты, финансисты, менеджеры. Я не лезу туда, потому что у меня на это не хватает мозгов.
Также надо хоть немного увеличить зарплату тренерам по дзюдо. За счет создания клубной системы, например. Тогда будет толк. От качества работы на местах будет зависеть качественный материал, который поставляется в списочный состав сборной. Вот это работа федерации. Я думаю, она что-то делает. По крайней мере, должна что-то делать. Покупаются татами, оборудуются залы – есть же отчеты федерации, там все это можно увидеть. Но, мне кажется, улучшения происходят только там, где люди долбят. А такую работу нужно вести везде. В каждом городе найдутся энтузиасты, а на первом этапе именно они и нужны. И таких энтузиастов надо поддерживать.
— Вам предлагали пойти тренером в сборную?
– Нет. Однозначно нет.
— А вы бы согласились?
– Я предлагал свою кандидатуру, но, видно, мои условия не подошли.
— У вас не было предложений из-за границы?
– Были. Много предложений тренерской работы. И сейчас есть. Но я не хочу на эту тему распространяться.
http://by.tribuna.com/
